Я колебался, потом осторожно подошел к окну и выглянул. За ним росли деревья, сквозь их ветви виднелось широкое поле. За ним еще одна роща. И оттуда доносилось пение.
За этими деревьями и над ними виднелись огни — странные огни. Я вспомнил, как говорил Мак-Кенн… отвратительные огни, огни разложения.
Именно так. Я стоял, ухватившись за подоконник, глядя, как распускается и угасает разлагающееся свечение… распускается и угасает… А пение — как будто преображенные в звук эти мертвые огни…
И вдруг послышался резкий болезненный крик. Крик человека.
Шепот теней в зале становился все настойчивее. Шорох приблизился. Тени столпились вокруг меня. Они отталкивали меня от окна, толкали назад в комнату. Я закрыл дверь и прислонился к ней, мокрый от пота.
И снова услышал крик, резкий, еще более полный боли. И неожиданно стихший.
Снова меня охватило оцепенение. Я добрался до кровати, лег и уснул.
Что-то плясало, дрожало передо мной. У него не было формы, но был голос, Голос повторял снова и снова: «Дахут… берегись Дахут., Алан, берегись Дахут… освободи меня, Алан… но берегись Дахут… Алан, освободи меня… от Собирателя… от Черноты…»
Я попытался сосредоточиться на этом пляшущем существе, но тут что-то ярко вспыхнуло, и существо растворилось в этом сверкании и пропало; только когда я отвернул голову, я снова увидел это нечто, пляшущее и дрожащее в сиянии, как муха в паутине.
Но голос — голос я узнал.
Нечто танцевало и дрожало; становилось больше, но никогда не приобретало определенную форму; становилось меньше, но по-прежнему оставалось бесформенным… летучая тень, захваченная паутиной яркости.
Тень!
Нечто шептало: «Собиратель, Алан… Собиратель в Пещере… не позволяй ему съесть меня… но берегись, берегись Дахут… освободи меня, Алан… освободи… освободи…»
Голос Ральстона!
Я встал на колени, присел, упираясь руками в пол; устремив взгляд на свечение, стараясь рассмотреть это дрожащее бесформенное нечто, говорившее голосом Ральстона.
Свечение сжалось, как зрачки капитана «Бриттис». И стало ручкой двери. Медной ручкой, блестящей от рассвета.
На ручке муха. Синяя муха, муха, питающаяся падалью. Ползет по ручке и жужжит. Голос Ральстона превратился в это жужжание. Только синяя муха, жужжащая на блестящей дверной ручке. Муха поднялась с ручки, облетела меня и исчезла.
Я с трудом встал на ноги. И подумал: «То, что ты со мной сделала на яхте, Дахут, первоклассная работа». Посмотрел на часы. Начало седьмого. Зал тих и спокоен, никаких теней. В доме ни звука. Казалось, он спит, но я ему не доверяю. Бесшумно закрыл двери. Вверху и внизу двери большие задвижки. Я закрыл их.
В голове странная пустота, и я не очень хорошо вижу. Подошел к окну и вдохнул чистый утренний воздух с запахом моря. И от этого почувствовал себя лучше. Повернулся и осмотрел комнату. Она огромна, стены покрыты деревянными старинными панелями, шпалеры, выцветшие за столетия. Кровать тоже старинная, резного дерева, под пологом. Комната какого-нибудь замка в Бретани, а не в имении в Новой Англии. Слева шкафчик, такой же старинный, как кровать. Я открыл ящик. На платках лежал мой пистолет. Я осмотрел его. В магазине ни одного патрона.
Я недоверчиво смотрел на него. Я же помню, что когда укладывал его в саквояж, он был заряжен. И неожиданно отсутствие патронов связалось с бездействующим фонариком, не включающимся электричеством, странной сонливостью. И тут я проснулся по-настоящему. Положил пистолет в ящик и лег в кровать. У меня теперь не было ни малейших сомнений, что мое оцепенение объяснялось неестественными причинами. Неважно, было ли это внушением со стороны Дахут или она дала мне за ленчем какой-то наркотик. Мое состояние не было естественным. Наркотик? Я вспомнил слабый наркотик, которым владеют тибетские ламы, они называют его «Хозяин воли». Он снижает сопротивляемость к гипнозу и делает мозг открытым к восприятию гипнотических команд и галлюцинаций.
И я сразу понял поведение и внешность людей на яхте и в доме. Они все получали какой-то наркотик; действовали и думали только так, как приказывали им мадемуазель и ее отец. Я был окружен человеческими роботами, созданиями, отражениями, копиями де Кераделей.
А что, если я и сам могу попасть в такое рабство?
Чем больше я думал, тем больше верил в свою догадку, Я попытался вспомнить вечерний разговор с де Кераделем. Не мог. Но у меня создалось впечатление, что я выдержал это испытание успешно, и та другая часть моего существа не позволила допустить ошибку. Я почувствовал удовлетворение.
И вдруг я ощутил на себе чей-то взгляд. За мной следят. Я лежал лицом к окну. Глубоко, как во сне вздохнул, и повернулся, закрывая лицо рукой. Под ее укрытием чуть приоткрыл ресницы. Через мгновение из-под шпалеры показалась белая рука, отвела шпалеру в сторону, и в комнату вошла Дахут. Пряди ее волос спускались до талии, на ней тончайшее неглиже, невероятно хороша. Беззвучно, как одна из ее теней, она подошла к кровати и остановилась, глядя на меня.
Я заставлял себя дышать ровно, как будто крепко сплю. Она была так хороша, что мне это удавалось с трудом. Она подошла еще ближе и склонилась надо мной. Я почувствовал, как ее губы легко коснулись моей щеки. Как поцелуй мотылька.
И вдруг, так же неожиданно, я понял, что она ушла. Открыл глаза. В комнате другой запах, незнакомый, смешивался с запахом моря. Он действовал бодряще. Вдохнув его, я почувствовал, как мое оцепенение рассеивается. Я сел, совершенно не испытывая сонливости, настороже. На столике у кровати мелкое металлическое блюдо. На нем груда листьев, похожих на папоротник. Они дымятся, и дым пахнет так бодряще. Я прижал листья, дым и запах исчезли.