Корабль Иштар - Страница 220

220

Жертвы обходили стоящие монолиты, танцевали вокруг них в древнем танце, как бы сливаясь с танцующими клочьями тумана. Слуги погасили факелы, но теперь на камнях зажглись огни святого Эльма. Колдовские огни. Фонари мертвых. Вначале слабо, потом все ярче и ярче. Сверкающие, сияющие шары, но с мертвенной серостью.

И вот я стою перед большой Пирамидой. Смотрю в ее внутренности, пустые, ненаселенные — пока.

Пение становилось громче, жертвы все приближались, обходя монолиты. Все ближе и ближе. И все ярче светились огни святого Эльма, освещая дорогу к Пирамиде.

Пение смешалось, стало молитвой, заклинанием. Жертвы прижимались ко мне; раскачивались; напряженные взгляды не отрывались от Пирамиды. Что они в ней увидели?

* * *

У входа в Пирамиду стоят три камня. Средний — гранитная плита, в длину больше рослого человека, и на том месте, где находились бы плечи лежащего, — каменное возвышение, как подушка. Камень в пятнах — как и кувалда; красные пятна и по бокам. Слева другой камень; низкий; приземистый; в середине углубление и от него канавка, как бы для стока жидкости. А справа еще одна плита с углублением, которое почернело от огня.

Меня охватило странное оцепенение, чувство отъединения, как будто часть меня, самая жизненная, отступила в сторону, чтобы смотреть на представление, а другая часть, менее важная, в этом представлении участвует. И в то же время эта меньшая часть прекрасно знает, что ей делать. Двое слуг в белом протянули мне пучки прутьев, связки листьев и две чаши, в которых находились какие-то желтые кристаллы и смолистое резиноподобное вещество. На почерневшем камне-алтаре я развел костер, как предписывает древний обряд… разве я не помню, как жрец в древнем Карнаке разжигал костер перед Алкар-Азом?

Я ударил кремнем, прутья вспыхнули, бросил в огонь листья, кристаллы и резину. Поднялся странный острый запах, он окутал нас и устремился в Пирамиду, как будто его туда втягивало сквозняком.

Дахут проплыла мимо меня. Рядом с ней, шла женщина с ребенком на руках. Дахут взяла у нее ребенка, женщина не сопротивлялась, и отошла к алтарю. В дыму я различил блеск золотого серпа, потом де Керадель взял у меня блюдо и кувшин. Поставил их возле алтаря. И вернул мне, когда они заполнились.

Я опустил пальцы в блюдо и брызнул его содержимым на порог Пирамиды, Взял кувшин и вылил его содержимое на порог. Потом вернулся к костру и начал подкармливать его, беря ветви в красные руки.

Теперь у приземистого алтаря стоял де Керадель. Он поднял в руках маленькое тело и бросил его в Пирамиду. Дахут напряженно застыла рядом, высоко подняв золотой серп, но серп больше не был золотым. Он стал красным, как мои руки. Между нами и вокруг нас вился дым от священного огня.

Де Керадель выкрикнул слово, и пение прекратилось. Из рядов жертв, спотыкаясь, вышел мужчина., с широко раскрытыми, немигающими глазами, с восхищенным лицом. Де Керадель схватил его за плечи, двое слуг немедленно набросились на него, сорвали с него одежду и положили обнаженного на камень. Голова его упала на каменную подушку, грудь выступила вверх. Де Керадель быстро нажал на горло, на грудь, на бедра. Жертва неподвижно лежала на камне, и де Керадель начал бить по обнаженной груди черной кувалдой. Вначале медленно, потом все быстрее и быстрее, все сильнее, как предписывал древний обряд.

Человек на камне закричал от боли. И, как подкормленные этим криком, вспыхнули огни святого Эльма. Они пульсировали, то разгорались, то увядали. Жертва замолкла, де Керадель нажал на горло… боль жертвы должна быть безмолвной, безмолвную боль труднее переносить, поэтому она более приемлема для Собирателя…

Кувалда нанесла последний удар, раздробив ребра и превратив в месиво сердце. Дым от огня уходил в Пирамиду. Де Керадель поднял высоко над головой тело жертвы.

Он бросил его в Пирамиду, а красные руки Дахут бросили туда же меньшее тело.

Красные руки Дахут!

В Пирамиде послышалось гудение, как от множества мух, питающихся падалью. Туман над Пирамидой сгустился. Бесформенная тень сгустилась в тумане и нависла над Пирамидой. Она сделала туман темным, она опустилась на Пирамиду, но я знал, что это только часть чего-то, протянувшегося до края галактики, и что наш мир в этом чем-то только ничтожный мотылек, а наше солнце — ничтожная искорка… Это нечто повисло над Пирамидой, но не вошло в нее.

Снова в руках Дахут сверкнул золотой серп; снова де Керадель наполнил блюдо и кувшин и передал их мне; снова оцепенело прошел я сквозь туман и, дым к алтарю и брызнул красным на огонь и на порог Пирамиды, полил порог содержимым кувшина.

Де Керадель снова высоко поднял кувалду и выкрикнул имя. Из рядов жертв вышла женщина, старуха, сморщенная и дрожащая. Помощники де Кераделя раздели ее, он бросил ее на камень, ударил по увядшим грудям кувалдой, еще и еще.

Бросил тело в Пирамиду, и других подводили к нему, и он взмахивал булавой, уже не черной, а красной, и бросал и бросал тела.

Нечто уже не висело над Пирамидой, оно проникло в нее, просочилось сквозь камни крыши, но по-прежнему сквозь него устремлялись клочья тумана. В Пирамиде стало темнее. И дым алтаря больше не окутывал де Кераделя, Дахут и меня, а устремлялся прямо в Пирамиду.

Жужжание прекратилось; все стихло; наступило молчание, подобное тому, какое царило до рождения солнца. Все затихло.

Но я знал, что бесформенная чернота в Пирамиде знает обо мне. И рассматривает меня тысячью глаз. Я чувствовал его внимание, зловещее, жестокое настолько, что человек не может воспринять эту меру жестокости. Это внимание, как щупальцами, опутало меня. Как будто черные бабочки притрагивались ко мне своими усиками.

220