Корабль Иштар - Страница 226

226

Она подъехала ближе, схватила меня за руку. «Он обещал это… вам?»

— Да. И очень обрадовался, что теперь ему не нужна ваша помощь.

— Почему вы говорите мне это? — Она крепче сжала мою руку.

— Потому что, Дахут, я очень хочу встретиться с этой нагой дамой Истиной, когда на ней не будет и вуали. У меня было чувство, что если я не отвечу искренне на все вопросы, наша встреча отдалится.

Она угрожающе сказала: «Не играйте со мной. Зачем вы сказали мне это?»

— Я не играю с вами, Дахут, я отвечаю честно. Настолько, что сообщу вам и другую причину.

— Какую же?

— Разделяй и властвуй.

Она, не понимая, смотрела на меня.

— В Индии рассказывают, — сказал я. — Это джатака, басня о животных. Ссорились между собой царица тигров и царь львов. Их вражда опечаливала джунгли. И было решено, что они сядут на чашки весов над прудом, полным крокодилов. Царица тигров и царь львов сели на чашки. И оказалось, что весят они одинаково. Но по середине весов ползал муравей с песчинкой во рту. «Хо! — воскликнул он. — О чем спор? И кто спорит?» Так сказал этот ничтожный муравей царице тигров и царю львов. А песчинка — их жизнь и смерть.

Дахут спросила, затаив дыхание: «Кто же из них остался жить?»

Я рассмеялся. «Об этом ничего не говорится».

Она поняла, что я хочу сказать, щеки ее покраснели, искорки заплясали в глазах. Она отпустила мою руку.

— Отец очень доволен вами, Алан.

— Вы уже говорили мне об этом, Дахут… и никакой радости это не принесло.

Она прошептала: «Кажется, я уже слышала такие слова от вас… и мне это не принесло радости. — Она снова схватила меня за руку. — Но я недовольна, Алан».

— Простите, Дахут.

— Несмотря на всю свою мудрость, мой отец простодушен. Но я нет.

— Прекрасно, — сказал я. — Я тоже. Я ненавижу простодушие. Но никакой наивности в вашем отце я пока не заметил.

Она все сильнее сжимала мою руку. «Эта Элен… сильно ли она напоминает нагую даму с вуалью, которую вы ищете?»

Сердце у меня забилось чаще; я ничего не мог сделать, она это почувствовала.

Сладко сказала: «Не знаете? Значит, у вас не было возможности… сравнивать».

В ее смехе, напоминающем журчание маленьких волн, звучала безжалостность. «Оставайтесь веселым, мой Алан. Возможно, когда-нибудь я предоставлю вам такую возможность».

* * *

Она похлопала лошадь плетью и поехала дальше. Мне уже не было весело. Какого дьявола я позволил вовлечь в обсуждение Элен? Не подавил в самом начале? Я ехал сразу за Дахут, но она не оглядывалась на меня и ничего не говорила.

Мы проехали одну-две мили и оказались на лугу со скорчившимися кустами. Тут к ней как будто вернулось хорошее настроение, и она поехала рядом со мной. Сказала:

— Разделяй и властвуй. Мудрое изречение. Чье оно, Алан?

— Насколько мне известно, древнеримское. Его цитировал Наполеон.

— Римляне были мудры, очень мудры. А если я расскажу отцу, что вы настраиваете меня так?

Я равнодушно ответил: «Почему бы и нет? Но если такая мысль еще не пришла ему в голову, зачем вооружать его против себя?»

Она задумчиво сказала: «Вы сегодня странно уверены в себе».

— Только потому, что говорю правду, — ответил я. — Поэтому если на кончике вашего красивого язычка вопросы, ответы на которые могут оскорбить ваши прекрасные уши, лучше не задавайте их.

Она склонила голову и поскакала по лугу. Мы подъехали к скале, на которую я взбирался во время первой прогулки. Я слез с лошади и начал подниматься. Добрался до вершины, обернулся и увидел, что мадемуазель тоже спешилась и нерешительно смотрит на меня.

Я помахал ей рукой и сел на скалу. Рыбачья лодка находилась в нескольких сотнях ярдов. Я бросил в воду один-два камня, потом маленькую бутылочку с запиской Мак-Кенну. Один из рыбаков встал, потянулся и начал вытаскивать якорь.

Я крикнул ему: «Как клюет?»

Дахут стояла рядом со мной. Луч заходящего солнца упал на горлышко бутылки, оно заблестело. Дахут посмотрела на него, потом на рыбаков, потом на меня.

Я спросил: «Что это? Рыба?»

Она не ответила; стояла, разглядывая людей в лодке. Они гребли между нами и бутылочкой, потом завернули за скалу и исчезли. Бутылочка продолжала блестеть на солнце, поднимаясь и опускаясь с волной.

Дахут приподняла руку, и я готов поклясться, что по воде пробежал вихрь, толкнул бутылочку к нам.

Я схватил Дахут за плечи, повернул ее лицо и поцеловал. Она, дрожа, прижалась ко мне. Я взял ее руки, они были холодны, помог ей спуститься со скалы. Я взял ее на руки и понес. Поставил на ноги возле лошади. Ее длинные пальцы обвились вокруг моего горла, полупридушив меня; она прижалась ко мне губами, от поцелуя перехватило дыхание. Вскочила на гнедую и безжалостно хлестнула ее арапником, понеслась по лугу, быстрая, как бегущая тень.

Я тупо смотрел ей вслед. Сел на чалую…

Поколебался, размышляя, не залезть ли на скалу снова и убедиться, что люди Мак-Кенна взяли бутылочку. Решил, что лучше не рисковать, и поехал за Дахут.

Она держалась впереди, ни разу не оглянувшись. У дверей дома соскочила с гнедой, слегка хлопнула ее по шее и быстро ушла. Жеребец потрусил к конюшне. Я свернул и въехал в дубовую рощу. Я хорошо помнил то место, где роща кончается и начинаются монолиты.

Доехал до края и действительно увидел стоячие камни, свыше двухсот; они занимали десятиакровую площадку, скрытую со стороны моря соснами, росшими на небольшом возвышении. Камни не серые, какими казались в тумане. Заходящее солнце окрасило их в красный цвет. В центре приземистая Пирамида, загадочная и злая.

226