Корабль Иштар - Страница 39

И затем негромко:

— Лучше умереть, чем жить, — сказал он, — а еще лучше никогда не быть!

Кентон слушал, интерес к этой странной личности погасил гнев. Он тоже знал Малдонаха из древнего Ура; он читал ту самую поэму, которую цитировал король, в глиняных таблицах, раскопанных Хайлпрехтом в песках Ниневии — в той старой, полузабытой жизни. И невольно он произнес начало последнего мрачного отрывка:

— Жизнь есть игра, сказал он,
Конца ее мы не знаем — и не хотим знать,
И мы зеваем, приходя к концу…

— Что?! — воскликнул король. — Ты знаешь Малдонаха! Ты…

И он затрясся от хохота.

— Продолжай! — приказал он.

Кентон чувствовал, как дрожит рядом с ним от гнева Кланет. И Кентон рассмеялся, встретив подмигивающий взгляд короля; и пока повелитель двух смертей приканчивал то чашку, то флакон, он читал стихи с воодушевлением, так не соответствующим стилю похоронного марша:

— Приятно играть с западней,
Обходить ловушку, играть с опасностью
И легко проигрывать выигранное;
Есть открытая дверь, сказал он,
Место, куда ты можешь идти —
Но то, что ты видел, и то, что ты сделал,
Что это все, когда гонка уже окончена
И ты стоишь у самой дальней двери?
Как будто всего этого никогда не было, сказал он,
Все миновало, как пульс мертвеца!
Иди легко и ни о чем не печалься!
Тот, кому нечего бояться, ни о чем не горюет.
Лучше умереть, чем жить, сказал он,
А еще лучше никогда не быть рожденным!

Король долго сидел молча. Наконец он шевельнулся, поднял флакон и подозвал одну из девушек.

— Он пьет со мной! — сказал он, указывая на Кентона.

Лучники расступились, пропустили девушку. Она остановилась перед Кентоном, поднесла к его губам флакон. Он выпил, поднял голову и поклонился.

— Кланет, — сказал король, — человек, знающий Малдонаха из Ура, не может быть рабом.

— Повелитель, упрямо ответил черный жрец. — Мой раб останется у меня.

— Неужели? — засмеялся король. — Язва в брюхе комора! Неужели?

Вокруг зазвенели натягиваемые луки.

— Повелитель, — выдохнул Кланет и опустил голову, — он остается у тебя.

Проходя мимо, Кентон слышал, как скрипят зубы черного жреца, слышал, как он втягивает воздух, как после долгого бега. И Кентон, улыбаясь, прошел сквозь строй лучников и остановился возле короля.

— Человек, знающий Малдонаха, — улыбнулся король, — ты удивляешься, как это я, один, обладаю большей властью, чем жрецы всех богов и все их боги. Потому, что во всей Эмактиле только у меня нет ни богов, ни суеверий. Я единственный человек, который знает, что в мире существуют лишь три реальности. Вино — оно до некоторою предела позволяет человеку видеть яснее, чем боги. Власть — вместе с хитростью она делает человека выше богам. Смерть — которую боги не могут отменить и которой распоряжаюсь я.

— Вино! Власть! Смерть! — запел китаец.

— У этих жрецов множество богов, и каждый ревнует к остальным. Хо! Хо! — рассмеялся король. — У меня нет богов. Поэтому я справедлив во всем. Справедливый судья должен не иметь предрассудков и не иметь веры.

— Наш повелитель не имеет предрассудков! — запел китаец.

— Он не имеет веры! — пели лучники.

— Я на одной чашке весов, — кивнул король. — На другой множество богов и жрецов. Есть только три вещи, в реальности которых я уверен. Вино, власть, смерть! Те, кто пытается перевесить меня, верят во многое другое. Поэтому я перевешиваю их. Если бы мне противостоял только одни бог, только одна вера — я был бы внизу. Да, три к одному! Вот парадокс — и в нем правда.

— Повелитель Эмактилы говорит правду! — шептали лучники.

Лучше три прямые стрелы в колчане, чем триста кривых. И если в Эмактиле появится человек с одной стрелой и эта стрела будет прямее моих трех — этот человек будет править на моем месте, — лучился радостью король.

— Лучники, слушайте своего короля! — пел китаец.

— Итак, — сказал король, — поскольку боги и жрецы ревнуют друг к другу, они сделали меня, который не думает ни о богах, ни о жрецах, королем Эмактилы, чтобы сохранить мир между ними и не дать им уничтожить друг друга. И так как у меня десять лучников против одного их лучника и двадцать мечников против одного их мечника, я делаю это очень хорошо. Хо! Хо! — рассмеялся король. — Такова власть.

— У нашего повелителя есть власть! — воскликнул китаец.

— А имея власть, я могу пить сколько хочу, — хихикал король.

— Наш повелитель пьян, — шептали лучники по всей палате.

— Пьяный или трезвый, я король двух смертей, — хихикал правитель Эмактилы.

— Двух смертей, — шептали лучники, кивая друг другу.

— Перед тобой, человек, знающий Малдонаха, я сниму с них покрывала, — сказал король.

— Лучники по сторонам и сзади, наклоните головы! — закричал китаец. Головы лучников со всех трех сторон живого фриза немедленно упали на грудь.

Вуаль спала с фигуры слева от короля.

Глядя на Кентона глубокими глазами, в которых была нежность матери, стыдливость девушки, страсть любовницы, стояла женщина. Ее обнаженное тело было безупречно. В единый хор в нем сливались мать, девушка и любовница. Она дышала всеми веснами, когда-либо посещавшими землю. Она была дверью в очарованный мир, символом всего, что может дать земля — всей красоты и всей радости. Она была всей сладостью жизни, ее обещаниями, ее экстазами, ее соблазнами и ее разумом. Глядя на нее, Кентон понял, что за жизнь нужно держаться всеми силами. Она дорога и полна удивительными дарами. Ее нельзя упускать!