Корабль Иштар - Страница 47

К оглавлению

47

— Хорошо! — прогремел черный жрец и коснулся ее ногой. — Теперь ни он, ни Шарейн больше не будут беспокоить тебя. И ты заслужила обещанную награду.

Нарада повернула к нему жалкое побледневшее лицо, протянула к нему дрожащие руки.

— Если бы он любил меня, — плакала она, — никогда бы не ушел. Если бы он хоть немного любил меня, я не дала бы ему уйти. Но он рассердил меня, он устыдил меня, он отказался от любви, которую я предлагала ему. Не для тебя, черная змея, не ради нашего уговора я послала его к ней — и на смерть!

Черный жрец рассмеялся.

— Как бы то ни было, ты послала его, — сказал он. — А Кланет платит обещанное.

Он бросил горсть сверкающих драгоценностей в ее протянутые ладони. Она закричала, разжала пальцы, как будто драгоценности жгли ее; они упали и покатились по камням.

— Если бы он любил меня! Если бы он хоть немного любил меня! — всхлипывала Нарада — и снова скорчилась под своими бабочками.

Теперь Кентону стал ясен замысел черного жреца; Кентон опустил рычаг, быстро пошел к дальней бронзовой двери, сунул в нее клинообразный ключ; скользнул в открывающуюся дверь и побежал по коридору, который за ней открылся. В нем пылали два пламени: белое пламя любви к его женщине, черное пламя ненависти к Кланету. Он знал, что там, где теперь будет жрец Бела, там будет и Шарейн. Конец, если только Кентон не опередит черного жреца, неизбежен.

На бегу Кентон испускал проклятия. Если Шарейн, погруженная в свой колдовской сон, увидит в жреце Бела, бога, она примет земного любовника, ее невинность не спасет ее. Кланет позаботится об этом.

Нарада раскаялась — но слишком поздно.

А если Шарейн проснется? Боже! В полутьме она примет жреца Бела за него самого, Кентона!

И в любом случае присутствия жреца в жилище бога будет достаточно, чтобы осудить их обоих. Да, об этом позаботиться Кланет.

Кентон пересек поперечный коридор, побежал вниз по длинному спуску мимо ряда ухмыляющихся химер; остановился перед широким порталом, который закрывал занавес, неподвижный и жесткий, казалось, выкованный из серебра. Что-то предупредило его, что нужно быть осторожнее. Он осторожно раздвинул занавес, заглянул за него…



И увидел собственную комнату.

Перед ним была его старая комната из его старого мира.

Он увидел драгоценный корабль, сверкающий, мерцающий, но видел его как бы сквозь туман, сквозь облако ярких частиц. Длинное зеркало сзади отражало такое же сверкающее облако. Бесконечно маленькие, в бесчисленном количестве, атомы отделяли его от его комнаты — в Нью-Йорке.

Он — в этом странном мире.

Туманной была его комната, облачной, дрожащей, она отступала в бесконечность.

И вот, пока он смотрел, сжигаемый отчаянием, почувствовал, как занавес в его руках становился все более жестким, металлическим, потом снова рассеивается, и так несколько раз попеременно.

А очертания корабля в его комнате стали яснее, кристаллизовались, они звали его к себе, тянули назад.

Глава XXIII
Желания богов — и человека

Кентон напрягся, прочнее ухватился за занавес. Всей силой воли он пытался помешать ему растаять. Теперь занавес был преградой между его старым миром и миром его великого приключения.

Какая-то сила тащила его вперед всякий раз, когда занавес начинал таять и яснее становились туманные очертания комнаты. Он ясно различал каждую детали в этой комнате, видел длинное зеркало, шкаф, диван, все еще влажные пятна крови на полу.

И всякий раз занавес снова становился прочным — и сверкающим.

Теперь комната повернулась, старый китайский ковер оказался под ним — близко и в то же время бесконечно далеко. Он уже слышал кричащие голоса пространства. И в то же мгновение понял, что назад его тянет сверкающая игрушка.

Что-то тянулось к нему с черной палубы корабля. Что-то злобное и насмешливое. Тянуло его, притягивало к себе.

Все темнее становилась черная палуба — сильнее ее притяжение…

— Иштар! — взмолился он, глядя на розовую каюту. — Иштар!

Вспыхнула ли розовая палуба, наполнившись светом?

Очертания комнаты поблекли; снова он ощутил в руках тяжелый занавес; снова стоял прочно на ногах у входа в храм лунного бога.

И еще раз, и два, и три комната тянула его к себе, но с каждым разом все менее сильно, более призрачно. И каждому рывку Кентон противопоставлял свою волю, закрывал глаза и отбрасывал изо всех сил вид комнаты.

Он побеждал. Комната исчезла, исчезла окончательно, он не мог ошибиться. Чары разрушены, непрочная линия разорвана.

Охваченный реакцией, он держался за занавес, колени его дрожали. Медленно пришел он в себя, решительно распахнул занавес.

Он смотрел в обширный зал, наполненный туманным серебряным светом. Туман стоял неподвижно, но ощутимо — как будто был сплетен из осязаемых нитей. Этот светящийся, переплетенный нитями туман делал зал огромным. Кентону показалось, хотя он не был уверен, что в серебряной паутине что-то движется — появляются и исчезают смутные формы, но они не становятся полностью видимыми. Вдали он уловил другое движение, неумолимо, равномерно двигалась чья-то фигура. Она медленно приблизилась, стала хорошо видна — человек в золотом шлеме; через плечо — короткий золотой плащ, вышитый алым; в руке золотой меч; голова наклонена, как будто человек пробирается сквозь сильное течение.

Жрец Бела, одетый в доспехи своего бога!

Не дыша, Кентон смотрел на него. Глаза, как у него, но полны ужасом и благоговением — но и целеустремленностью и решительностью; неизбежностью. Рот сжат, губы побелели, тело дрожит, дрожит — глубоко внутри — душа жреца. Реальные или призрачные, Кентон знал, ужасы, этого места вполне реальны для этого его странного двойника.

47