— У тебя что, неприятности, Джим? — Он более внимательно посмотрел на меня. — Если да, я был бы рад… помочь.
Я опять покачал головой. Все знали, что старый Рокбилт был необыкновенно щедр из-за этих дьявольских нефритов. У меня своя гордость, и хотя меня потрясло мгновенное исчезновение золотого запаса, который я рассчитывал превратить в барьер перед любыми заботами на всю оставшуюся жизнь, чтобы быть независимым от любых случайностей, я все же не собирался рассказывать Лapcy о своей глупости. К тому же дела вовсе не так безнадежны, и я не бездомный бродяга в Нью-Йорке. Что-нибудь подвернется.
— Подожди меня, — сказал Ларе, когда кто-то окликнул его из клуба.
Но я не стал ждать. Еще меньше, чем о своей неудачной игре, хотелось мне рассказывать ему о моих наблюдениях. Я пошел по улице.
Кто же следит за мной? И зачем? Кто-нибудь из Китая идет за мной от той самой древней гробницы, где я добыл сокровища? Ки Ванг, конечно, разбойник, но получил хорошее образование и не стал бы посылать за мной шпионов. Нашу — скажем так — сделку, хотя и необычную, он считал завершившейся, несмотря на свой проигрыш. Каким бы бесчестным он ни был в картах, это не тот человек, который нарушает свое слово. В этом я уверен. К тому же он не стал бы так долго медлить перед ударом. Нет, это не люди Ки Ванга.
Был также этот липовый арест в Париже, который должен был устранить меня на несколько часов; об этом свидетельствовало состояние комнаты и багажа, когда я вернулся. Вернулся, несомненно, намного раньше, чем предполагали воры, так как быстро раскрыл подлог; свое внезапное появление я, несмотря на болезненный ножевой порез, вспоминал с удовольствием: у одного из моих караульных была сломана шея, а у другого голова мало о чем сможет думать в ближайшие несколько месяцев.
Была и вторая попытка: автомобиль, в котором я ехал на пароход, задержали между Парижем и Гавром. Попытка могла быть успешной, если бы броши с нефритами не были упакованы в багаж знакомого, который добирался к тому же пароходу на обычном поезде; кстати, он считал, что везет старинную посуду; будто бы я не доверяю ее возможным толчкам быстрого автомобильного путешествия, на которое загадочное происшествие в день отплытия обрекло меня.
Принадлежат ли наблюдатели к той же банде? Они должны знать, что теперь нефриты не у меня, они в безопасности — в музее. Я больше не представлял интереса для этих разочарованных господ, если, конечно, они не хотят отомстить. Но это никак не объясняет постоянное, вкрадчивое, терпеливое наблюдение. И почему они не ударили раньше? У них была для этого масса возможностей.
Что же, кем бы ни были наблюдатели, я решил дать им возможность добраться до меня. Я заплатил по всем счетам. Шестьдесят шесть долларов и девяносто пять центов в кармане составляли все мое земное богатство, но никаких долгов у меня не было. В какой бы неизвестный порт я ни направлялся с обломанным рангоутом и опустошенными палубами, за мной не оставалось невыполненных обещаний.
Да, я решил выманить врага, если это враг, из укрытия. Я даже вобрал место, где это должно произойти.
Во всем Нью-Йорке самое безлюдное место в восемь часов октябрьского вечера, впрочем, как и любого другого, то, которое днем наиболее модно. Нижняя часть Бродвея, лишившаяся дневных орд, его каньоноподобные стены молчаливы, а пересекающие меньшие каньоны более пусты и тихи, чем их дикие собратья. Именно туда я и собрался идти.
Когда я сворачивал на Пятую авеню от клуба Первооткрывателей, мимо прошел человек, чья походка и осанка, фигура и одежда показались мне страшно знакомыми.
Я остановился, глядя, как он неторопливо поднимается по ступенькам клуба.
Затем, странно обеспокоенный, пошел дальше. Что-то необыкновенно знакомое, пугающе знакомое было в этом человеке. Что это? Направляясь к Бродвею, я продолжал ощущать присутствие наблюдателей.
Но только дойдя до городской ратуши, понял, что мне показалось таким знакомым. Осознание этого вызвало нечто вроде шока.
Походка и осанка, фигура и одежда — от легкого коричневого пальто и мягкой серой шляпы до крепкой малаккской трости свидетельствовало — этот человек был… мной!
Я остановился. Естественней всего предположить, конечно, что сходство случайно. Случайность крайне редка, но все же… В Нью-Йорке не менее пятидесяти человек, которых можно принять за меня — если не приглядываться. Но шансы на то, чтобы похожий на меня человек в данный момент был точно так же одет, почти равны нулю. Однако это возможно. Что еще можно предположить? Зачем кому-то сознательно копировать меня?
Но, с другой стороны, зачем кому-то наблюдать за мной?
Я остановился в нерешительности: не сесть ли в такси и не вернуться ли в клуб? Разум подсказывал мне, что видел я незнакомца лишь мгновение, что, возможно, меня обманула игра света и тени, что сходство — лишь иллюзия. Выругав себя за натянутые нервы, я пошел дальше.
Миновав Кортленд-стрит, я стал встречать все меньше и меньше пешеходов. Церковь Святой Троицы напоминала деревенскую часовню. Молчаливые утесы зданий многочисленных контор окружили меня, я почувствовал удушающее давление: здания как будто спали и во сне раскачивались; их бесчисленные окна походили на ослепшие глаза. Но если они и были слепы, то другие глаза, ни на мгновение не отрывавшиеся от меня, вовсе не были таковыми. Их взгляд становился более пристальным, более напряженным.
И вот уже никого вокруг. Ни полицейского, ни даже вахтера. Я знал, что вахтеры сидят внутри огромных каменных крепостей, охраняя капитал. Я задерживался на углах, давая возможность наблюдателям выйти, невидимому стать видимым. И по-прежнему не видел никого. И по-прежнему чьи-то взгляды не отрывались от меня.